Трости слепых

Спускаюсь по мачте очень осторожно, чтобы не ощутить перепада давления: у меня насморк. Уже через два метра чувствую, что с трудом сохраняю равновесие. Еще одна причина для того, чтобы вдвое уменьшить скорость спуска. Вблизи поверхности слой очень мутной белесой воды.

Времени у меня в избытке, и я рассматриваю организмы, прикрепившиеся на верхней части мачты. Почти все здесь мягкое. Чуть ли не каждое существо реагирует на малейшее прикосновение. Ощущение довольно неприятное, хотя пока ожогов нет.

Поль терпеливо дожидается меня. Дважды, после продува носоглотки мне удается пустить в левое ухо настолько мощную струю воздуха, что после каждого раза спускаюсь на десяток метров.

Вот мы и на отмели. Все здесь необычайное. Из-за плохой освещенности видимость 15-20 метров, но этого достаточно, чтобы разглядеть просторную палубу затонувшего судна. Сверху падает яркий свет, словно прошедший через белый фильтр. От него больно глазам. Никаких оттенков, а между тем все прикрепленные здесь животные и все образования, которые мне хорошо известны, являют настоящий праздник красок.

Перед мачтой - грузовые лебедки. Сохранились, хотя изрядно проржавели, грузовые шкентеля, аккуратно намотанные на барабаны.

Передняя палуба и левый борт судна (правый борт я не осматривал) покрыты бесчисленным числом белых виргулярий. Их часто называют тростями слепых, причем, иногда виргулярии оканчиваются не набалдашником или рукояткой, как обычно, а "поросячьим хвостиком...". Да, Филипп прав, это напоминает густую шевелюру или руно. Перед нами затонувшее судно, как бы обрамленное распущенными женскими волосами или, если хотите, просто белыми волосами..

И повсюду огромные жемчужницы. Все дерево сгнило, и на судне не осталось ни палубного настила, ни люковых досок, ни дверей. Судно лежит на дне уже много лет. По моим подсчетам, оно затонуло еще до 1940 года. Возле трапа, замечаю, нет колокола. Правда, я не уверен, что он должен висеть именно тут.

Спускаюсь по левому борту судна, примерно до уровня нижней палубы. Если обнаружим площадку, то перед нами - главная палуба. Полусогнувшись, пробираюсь по темному коридору. В двух метрах от себя вижу огромный силуэт, затем большой рот с толстыми белесыми губами. Это гигантский, наверняка более сотни килограммов, мероу. Показываю его Полю, и мы оба наблюдаем, как огромная рыба с достоинством скрывается в трюме корабля.

Очутившись в средней части судна, вновь карабкаемся по надстройкам. Делаю Полю знак зажечь фонарь Руджиери. Фонарь светит превосходно. Съемка должна удаться.

Медленно, с осторожностью передвигаюсь по надстройкам, переходя от одного предмета к другому. Металл настолько проржавел, что некоторые переборки напоминают паутину.

Внезапно Поль ударяет меня по плечу и показывает жестом, что дыхательный автомат пропускает воду. Нужно подниматься. Мы уже на уровне дымовой трубы. Медленно движемся вместе с Полем наверх. Предлагаю ему свой загубник. Отказывается. Подъем проходит благополучно. И вот мы на поверхности, неподалеку от моторной шлюпки. Великолепно! Надо возвращаться на наш корабль. Поль вежливо извиняется за то, что пришлось всплыть раньше срока.

Поль - типичный для нашего экипажа парень. Приятно, что удалось воспитать таких ребят. Они не только освоили ремесло аквалангиста, им понятны радости мужской дружбы, они овладели искусством жить в коллективе и обладают терпением и выдержкой, столь необходимыми на маленьком судне, как наше.

У нас на "Калипсо" сложились определенные традиции. Молодые заимствуют у "старичков" не только их опыт, но и их идеалы и любовь к морским глубинам. Такого рода преемственность традиций лет сто назад существовала на парусном флоте. Я горжусь тем, что она есть и на нашем корабле.

Преемственность традиций лучше всего проследить на примере Поля Зуэна, воспитанника Мориса Леандри, нашего старшего боцмана, который в свою очередь был выпестован капитаном Франсуа Сау.

Сразу после того, как мы возвращаемся на судно, группа Делуара спускается под воду, чтобы заснять корабль. Наши друзья находятся под водой довольно долго. Мишель Делуар жалуется на боли в груди; вероятно, поднимаясь на поверхность, он несколько легкомысленно пренебрег декомпрессионным режимом. Тотчас помещаем его в декомпрессионную камеру и подаем туда сжатый воздух. Для Мишеля это тяжелое испытание - ему придется целых 8 часов пробыть в тесном цилиндре. Правда, друзья стараются развлечь его, строя гримасы. Они стоят возле иллюминатора, и это позволяет Мишелю поддерживать какой-то контакт с внешним миром, Из камеры он вылезает совершенно здоровым.