Старый паспорт

Молодого балтийского водолаза Захарова товарищи прозвали рыбоведом.

Захаров интересовался рыбами. Без них он скучал на дне серого Финского залива. Радовался, когда подплывала даже самая захудалая салака. Садился на корточки и следил, как ползет улитка, оставляя за собой на подводном песке извилистую приметную дорожку. И если случайно давил тяжелой водолазной калошей неосторожного рака, то поднимал его с грунта и нес на баркас в свою коллекцию.

В каюте Захарова всегда стояли банки с водой, где в морской траве возились плотички, окуни, а по стенам висели прибитые булавками рыбьи скелеты и позвоночник гребнезубой акулы-людоедки, подаренный ему одним знакомым водолазом-дальневосточником.

Науки о рыбах Захаров не знал. До водолазной школы кончил лишь ФЗУ, а специальных книг о рыбах ему не попадалось.

Для своих подвижных чешуйчатых любимцев придумывал он имена, какие приходили в голову. Если рыбка имела большие острые зубы, называл ее зубариком, если была прожорлива, называл ненаедом, очень подвижную - вертушкой, драчливую - забиякой, иную - тихоней, другую- пучеглазкой, шваброй, а то так и просто метлой.

Кормил он их, строго придерживаясь корабельного расписание Завтракали они в половине восьмого, обедали в двенадцать, ужинали в четыре, а вечером, перед сном, когда команда садилась пить чай, он приносил своим водяным питомцам что-нибудь легкое, диетическое, уже не черный хлеб и не давленых ракушек, а каких-нибудь сухопутных жучков, тараканов, личинок или червячков.

После работы и в выходной день он не ходил на берег, не интересовался кино и прочими развлечениями. Целыми вечерами он смотрел не отрываясь, как едят, роются в песке, резвятся, спят, перебирают перышками и рулят хвостиками рыбки.

И его одолевали бесчисленные вопросы. Почему салака устроена не как пескарь? Как узнать, сколько рыбе лет? Можно ли плотичку вырастить величиной с акулу, если ее кормить особенным, специально приготовленным кормом? Как узнать, что этот окунек родился в Балтийском море, а не приплыл из другого? Бывают ли у рыб свои пути и тропинки, по которым они плавают? Почему рыбы собираются в стаи, похожие на птичьи? Все ли рыбы отдыхают в ямах на дне? Чем болеют рыбы и как их лечить? Можно ли изнеженную тропическую рыбу Индийского океана приучить жить в холодном Ладожском или Онежском озерах? Почему миногу считают рыбой, когда она совсем на рыбу не похожа: плавает вроде тряпки, присасывается ко всему, чешуи нет, челюстей нет, рот, как у отрезной колбасы, вместо жабр семь круглых дырочек, как у свистульки, ноздря только одна, а язык предлинный, вроде поршня, то выталкивает наружу, то втягивает весь в себя?

Товарищи по работе смеялись:

- Рыба - ведь не картина, чтобы на стену вешать да разглядывать. Захотел ухи - взял и наловил. А не клюет - пошел в магазин и наловил "на серебряную удочку".

Или же спрашивали у него:

- А ну-ка, рыбовед, скажи нам, что вкусней: карась или минога?

- Минога не рыба, - отвечал Захаров.

- Не рыба? Ну, значит, морковка или ветчина, - смеялись приятели.

Захаров обиженно хмурил белесые брови и уходил от водолазов - большой, широкоплечий и нескладный.

Из-за любимых рыб иногда терпел Захаров неприятности и в работе.

Случилось так.

Откачивали полузатопленную баржу-брандвахту. Пробоины в ней Захаров забил чепами, обернутыми в просаленную паклю.

Прошло часа три, помпы вовсю работают, а воды и на сантиметр не убыло.

- Рыбовед, может, ты вовсе и не затыкал пробоин?

- С какой стати я буду вас обманывать? - обиделся он.

- А ну, проверь.

Захаров спустился под воду - пробоины и впрямь пустые. Посмотрел вниз, а его просаленную паклю щиплют со всех сторон табуны рыб.

- Вытянули прожорливые, сала им захотелось, - рассердился Захаров.- Мало я вам хлеба и ракушек скормил?

Захаров поднялся на баркас и принялся тесать для пробоин деревянные пробки. При этом он молча и стойко выдерживал насмешливые взгляды и шутки товарищей.

Его утешала одна тайная, заветная мысль. Давно мечтал он найти особенную рыбу, какой еще не знал никто: ни водо-лазы, ни рыбаки, ни ученые. Он и сам не знал, какая она будет, эта необыкновенная рыба, но был твердо уверен, что она существует. Что плавает она где-то в других морях, более богатых рыбою, чем Балтийское, в Черном, Баренцовом или Охотском. Там и найти ее легче, потому что вода прозрачная. Захаров подал заявление с просьбой перевести его на другое море. Но водолазный инструктор сказал:

- Нет, товарищ Захаров, на другое море не переведем. Вы нам и здесь нужны. Работник вы хороший, к условиям Балтики привыкли. Ну, скажите, зачем вам понадобилось другое море?

- Хочу увидеть новых рыб, - объяснил Захаров.

- Зря, - сказал инструктор, - рыбы вам только мешают. Бросьте вы их и оставайтесь. Мы вас скоро в старшины произведем.

Захаров остался. Он любил водолазную работу. Но мысль о необыкновенной рыбе стала одолевать его сильнее прежнего. Он подал новое заявление.

Наконец ему разрешили уехать на Черное море.

Захаров прибыл на спасательное черноморское судно "Красный моряк". В первый же день он долго стоял на борту, слушал бойкий говор черноморцев и щурил глаза от необычно яркого солнца. Черный баклан сидел на крашеном буйке и, свесив клюв, хищно высматривал рыбу сквозь изумрудно-зеленую воду.

Скоро Захаров впервые в жизни спустился на дно южного моря.

Он стропил, затягивая стальной петлей ржавые котлы, Донки и куски железного борта старого, рваного корабля. Лебедка на барже тянула груз на поверхность. Шланг и сигнал змеились сквозь прозрачную толщу воды, и вдали было видно, как гоняет скумбрию резвый дельфин. На просторе колыхались медузы в забавных шляпках с синими и оранжевыми каемками и в кружевах из тонкого шелковистого студня. А между ними, как стрелы, выпущенные из тугого лука, быстро и бесшумно пролетали длинные, странные рыбы-иглы.

Дно было солнечное - то в бурых и багровых водорос лях, то покрытое красным илом. От этого и бычки, и камбалы, и зеленухи, и коньки, и барабульки тоже казались розово-багровыми.

Облепленный черными ракушками и мхом, заспанный, волосатый краб лениво волочил по грунту свой большой, будто привязанный живот.

- Ну и страшилище, - засмеялся Захаров и взял краба в руки.

Вечером после работы Захаров сидел в шумном кубрике корабля, думал о крабе, посаженном в банку, и о пище для морских коньков. Слу,шал, как веселый такелажник Гераськин, аккомпанируя себе на гитаре, пел старую морскую песню "Залив Донегал":

 Бурно плещут волны,
 Страшен Донегал.
 Много рифов в море
 И подводных скал.
 Моряки там знают,
 Что придет черед -
 Кто-нибудь из них
 На дно пойдет... 

Песню заглушала игра в домино, азартное хлопанье о стол костяшками.

- Дупель два! Аврал! Бито! Считай рыбу!

Но снова и снова, как звенящая галька из-под прибоя, вырывался голос Гераськина.

К Захарову подошел пожилой черноморец, старшина Якубенко, и предложил сыграть в шашки.

С ним Захарову сегодня пришлось работать на одном баркасе.

- Сразимся, что ль?

- Идет.

Якубенко засучил рукава на своих больших, сплошь покрытых татуировкой руках и выдвинул на стол шашечную доску.

Захаров еще у балтийцев видел немало замысловатых татуировок. И все же один рисунок на руке Якубенко его удивил.

- Что это у тебя наколото?

- А разве сам не видишь?

Захаров еще раз всмотрелся в этот неясный синий рису-нок, изображавший не то зверя, не то павлина.

-Нзнаю, - сознался Захаров.

- Эх ты, чубук от трубки! Да ведь это морская лиси-ца, - объяснил Якубенко.- Морская?

Захаров заволновался. Он знал обыкновенных пушистых лесных лисичек. Еще мальчишкой он промышлял с отцом-охотником в тайге.

- Да разве бывают морские?

- Отчего ж им не бывать? Конечно, бывают, - усмехнулся Якубенко.- Я одну даже голыми руками поймал.- Поймал? - воскликнул Захаров.

- Поймал.

Якубенко расправил жесткие усы и подмигнул Захарову.

- Интересуешься? Могу рассказать.

Захаров поспешно отодвинул шашечную доску, облокотился и приготовился слушать.

- Дело-то было давно, - начал Якубенко, - лет восемь назад. Стояли мы как раз - где вот сейчас стоим. Лежала там железная баржа с очень ценным грузом. Ее еще в двадцатом году врангелевцы утопили. Ну, мы ее разгрузили, а по том искали упавшие с ее палубы на грунт и засосанные песком токарные, фрезерные станки и чушки - сплав цветного металла.

Я ходил со щупом, проверял грунт. Щуп у меня был добрый, как полагается, - железная трость с большим кольцом на ручке и насечками-ершами к концу.

Шарю это я, значит, ищу чушки и вижу: на песке лежит камбала, только что-то очень большая. Поглядел еще: похожа, да не камбала. Подошел, а это - мать честная! - шип, морская лисица. Была она больше медной водолазной манишки, в общем, на всю грудь, а хвост сантиметров на сто и усыпан острыми, как бритва, колючками.

Ткнул я ее щупом и попал в плавник. Как подпрыгнет она да как ударит хвостом - аж ракушки взлетели. И завертелась колесом, вот-вот срубит меня. Да хорошо, успел наступить ей на хвост калошей - и держу. Ладно. Нагнулся, подсунул под нее ладонь, захватил за плавники и быстро выдернул щуп на другую сторону: лиса и скатилась к кольцу, - так и поволок.

Поднимаюсь кверху, а лиса-то вырывается, хвостом бьет по калошам.

Наконец на баркасе сбросил ее со щупа и поместил в обрез - корабельную лохань.

Два дня для интересу держали. Молотит хвостом, воду расплескивает, посуда для нее мала, а большей не имели?. Подойти воду налить ей опасно - хвостом зарубит, xyже крокодила.

Надоела она всем, и выбросили мы ее за борт. А она лежит на воде и не двигается.

- Издохла, - говорю я. А лисица шевельнулась боком, вроде проверила, не в лохани ли она, и вдруг бац хвостом, водой нас окатила и... была такова.

Захаров вытер пот и вздохнул.

- А дальше?

- Что дальше?

- Не встречал?

- Не встречал, - сказал Якубенко, - а если бы и встретил, то все равно бы ее не узнал, - все морские лисицы рыжие, и та была обыкновенная, рыжая. Зато вот вчера на грунте мимо меня мелькнула вся как есть черная и в белых пятнах, будто молоком обрызгана. Такую, признаться, я прежде не замечал. Редкостная лисица. Ну, да разве за всеми усмотришь!.. Ну, ходи, - зевнул Якубенко, - а то этак с тобой и до вечернего сигнала партию не кончишь.

Но Захарову было уже не до шашек.

Всю ночь он не спал, ворочался и думал: "Два дня только прошло, как ее увидел Якубенко. Неужели успела заплыть неизвестно куда? А может, опустилась тут же и легла на дне. Ушла или опустилась? Ушла или опустилась?"

Утром Захаров захватил на баркас мешок, веревку и щуп.

- Это зачем? - спросил Якубенко.

- Для лисицы, - сказал Захаров решительно.- Хочу изловить.

- Ха, смотри-ка, так она там и дожидается, глупей тебя, - сказал Якубенко.- Брось ты наконец пустяками заниматься.

Но Захаров погрузился в воду со своими ловецкими принадлежностями и спрятал их на дне под камень.

Целый день он работал возле разбитого судна и настороженно озирался. Осматривал каждый камень, каждую палку. Вздрагивал, чуть зашевелится водоросль, но доказывалась просто какая-нибудь рыбешка или морской конек. Он даже отказался от смены, чтобы подольше остаться под водой.

Но напрасно - лисица не показалась и на другой день, и на третий, и на пятый, и на десятый. Захаров нервничал. Его не утешали даже новые черноморские рыбки, страшилище-краб и морские коньки, жившие в каюте. Он не спал и не ел, отвечал невпопад, и часто, когда он проходил по палубе, товарищи сочувственно смотрели ему вслед.

Работа заканчивалась, и наутро судно "Красный моряк" должно было уйти в Севастополь. Старшина Якубенко сообщил Захарову по телефону на дно, чтобы он застропил напоследок лежащую в стороне заиленную железную бортовину. Захаров уже было ответил: "Есть!", как вдруг крупная тень упала впереди на грунт.

- Ах, сатана! - вырвалось у Захарова.

- Что? - спросил Якубенко.- Дрянь ты такая!

- Что-о?! - закричал Якубенко.

- Довольно я с тобой помучился. Погоди, расправлюсь, - прохрипел Захаров и, жадно прильнув к стеклу иллюминатора, бросился вперед.

Красный от гнева, Якубенко смотрел на Захарова, когда тот взбирался по трапу с мешком, где ворочалось что-то и валило водолаза со ступенек.

- Как ты смеешь так старшину обзывать?! - гневно спросил Якубенко, как только снял с Захарова шлем и груза.

Тот только промычал что-то и загородил мешок.

- Это еще что ты приволок?

Якубенко брезгливо поморщился и шагнул к мешку.

Но Захаров не ответил, он быстро сбросил с ног водолазные калоши, схватил ношу и побежал на судно. За его плечами из мешковины торчал наружу какой-то зубчатый сучок.

- Сумасшедший, рубаху скинь! - крикнул ему Якубенко.

Но Захаров еще быстрей побежал, оставляя на палубе мокрые большие следы, похожие на медвежьи.

Вечером Захаров не пришел в кубрик. Он сидел в своей каюте и, когда Якубенко постучал к нему, даже не отозвался.

А рано утром, еще до снятия судна с якоря, Захаров стал носить с берега ракушки, песок и водоросли. Много раз он черпал морскую воду, стараясь заодно поддеть ведром медуз и рыбьих мальков.

А во время обеда он вдруг попросил у кока, вместо жареной, сырую рыбу и унес ее в каюту.

- Зачем ему сырая? - удивились в кубрике.

Из каюты Захарова слышался громкий плеск и укоризненный голос:

- Ну, ну, не привередничай!

- Кого ты там купаешь? - спросил Гераськин. Захаров не ответил. И плеска больше не стало, его заглушило треньканье Захарова на балалайке.

- Нет, ребята, - сказал Гераськин, - тут дело нечисто.

Пойду узнаю, кого он там прячет.

Захаров был в каюте. Гераськин постучал, но ответа не последовало. Гераськин умел подражать чужим голосам. Он снова постучал и басом строго, как командир судна,, сказал:

- Товарищ Захаров, немедленно откройте мне!

- Есть! - ответил Захаров и открыл.

Через несколько минут Гераськин выскочил из каюты И взлохмаченный влетел в кубрик.

- Ну что, узнал?

- Факт! - засмеялся Гераськин.- Он, правда, меня из каюты вытолкал, но все-таки я кое-что успел разглядеть.

- А что? - спросили товарищи.

Гераськин оглянулся по сторонам и страшным голосом сказал:

- Понимаешь, гляжу, а на его кровати кто-то лежит, одеялом накрыт, и плещется. А на подушке зеленые волосы раскиданы.

- Водоросли, - сказал один из команды.

- Так. А под одеялом?

- Русалка.

- Откуда же русалка? - насмешливо сказал боцман.- Насколько мне известно из сказок, русалки в море не живут, они в реках водятся.

- Так она с Днепра приплыла, - засмеялся Гераськин.

- Говори уж.

Судно "Красный моряк" прибыло в Севастополь.

Команда была отпущена на берег.

Захаров самым последним сошел с корабля. На плече он нес железный обрез - корабельную лохань. Она была покрыта брезентом. И никто, кроме вахтенного и командира, не видел, что у него спрятано в лохани и куда он с нею направился.

А Захаров вышел на площадь, спросил, где находится институт рыбоведения, и сел в трамвай. В лохани что-то хлюпало, вода расплескивалась, растекалась по полу, подмачивая летние туфли пассажиров. Пассажиры запротестовали, и кондуктор высадил Захарова из вагона.

Он вышел, опустил лоханку на мостовую и поднял брезент.

Воды оставалось на донышке. Всю расплескала привередливая пленница.

Захаров заторопился и сел в следующий трамвай. Кондуктор прокричал: "Институт рыбоведения!" - и Захаров уже хотел поднять лохань на плечо, когда сосед его, маленький благообразный старичок с черным зонтиком, приподнял шляпу и сказал:

- Извиняюсь, молодой человек, что вы изволите везти в вашем железном сосуде?

- Лисицу, - проворчал Захаров.

- Лисичку? - заинтересовался старичок.- Чрезвычайно любопытно, чрезвычайно. Разрешите взглянуть.

Старичок сунул зонтик под мышку, надел пенсне, наклонился и приподнял краешек брезента, но брезентовая покрышка вдруг вырвалась из его рук, взметнулась кверху и ударила старичка по носу. Пенсне упало на пол и разлетелось в кусочки.

Старичок вскрикнул и схватился за осиротевшую переносицу.

- В этой лохани, - сказал Захаров, - находится редкий морской рыбозверь. Я должен немедленно отнести его в институт.

- Если этот зверь действительно представляет научную ценность, - сказал старичок, - то несите его в институт. И я пойду с вами.

- Пожалуйста, - сказал Захаров.

В это время из аллеи соседнего сада донеслись звуки гитары и песни "Залив Донегал".

Захаров узнал и песню и голос. Поспешно взвалив на плечи лохань, он сказал старичку:

- Ну, пошли.

Песня оборвалась. Гераськин, Якубенко и еще несколько водолазов вышли из сада и, увидев Захарова, закричали:

- Эй ты, рыбовед, куда отправился?!

Захарову отступать было некуда, и он ответил:

- В научный институт.

- А что за научная диковинка в обрезе?

- Морская черная лисица.

- Черных как будто бы не бывает, - сказал Гераськин.

- Не бывает? - усмехнулся Захаров.- А я вот, представьте, поймал.

- Тьфу, чудак-человек, что ж ты от меня-то скрывал?- сказал Якубенко.- А ну, покажи.

Захаров поставил лохань на дорожку аллеи и осторожно приподнял брезент. В обрезе барахталось что-то плоское, черное с зеленым отливом, усыпанное молочно-белыми пятнами, с единственной, но большой колючкой на длинном и скользком хвосте. Водолазы расхохотались.

Захаров тоже улыбался, не понимая, над чем же смеются товарищи.

Старичок отошел в сторону и, близоруко прищурившись, издали разглядывал рыбозверя.

Кончив смеяться, Якубенко похлопал Захарова по плечу и сказал:

- Слушай, парень, так ведь это не лиса.

- А кто же это?

- Да самый обыкновенный морской котище, уж я-то знаю их. Они мне не одну резиновую рубаху своими колючками прорезали. '

- Вот тебе и на! - упавшим голосом сказал Захаров.- А может быть, это лиса, ребята, ведь у нее тоже хвост с колючками?

- Колючки и на шиповнике бывают.

Захаров снял фуражку и провел рукой по волосам.

- Нет, парень, - сказал Гераськин, - твоя лисица - обыкновенный морской кот. И в институт ты с ним лучше и не показывайся. Там их и без твоего хватает.

Якубенко носком ботинка пошевелил кота и сказал:

- Ишь, ведь пятнистый. Надо же, какой хвостище отрастил.- Он нагнулся и хотел потрогать кота за хвост.

- Оставь! - сказал Захаров.

- Давай тащи его без разговора на набережную.

- Зачем? - удивился Гераськин.

- В бухту его!

Лохань с котом понесли на набережную. Старичок ковылял сзади.

На набережной было не много публики. Лоханку поставили на каменный парапет. Кот забарахтался, словно почувствовал близость воды.

Захаров отошел в сторону, а Якубенко осторожно, двумя1 руками приподнял кота, но живот у кота был скользкий и мягкий, рука Якубенко скользнула под хвост, к концам малых плавников, и вдруг наткнулась на что-то холодное и твердое.

- Эй, стой, погоди! - сказал Якубенко и перевернул кота на спину.

- Видал?

Гераськин хоть и нагнулся, но ничего интересного не заметил.

- Долго вы там? - закричал Захаров.

- А ну-ка иди сюда, - сказал Якубенко, - посмотри, какое ты чудо поймал.

Захаров подошел, нагнулся, но тоже ничего особенного не разглядел.

- Да посмотри ты хорошенько, - сказал Якубенко и показал пальцем: - Видишь?

У самого основания хвоста, сквозь нижний малый плавник было продето маленькое плоское серебряное колечко.

- Ого! - сказал Гераськин.- Котяга-то с сережкой!

- Н-да, - засмеялся Якубенко, - такую серьгу только старому цыгану впору носить.

- Эх вы, - сказал Захаров, - разве это серьга? Это же маленькому ребенку ясно. Миграционная путевка это!

- Путевка? Ми-миграционная? Это вроде чего же?

Придерживая беспокойного кота, Захаров носовым платком тщательно и торопливо вытирал колечко.

- Так это же, - объяснял он, - вроде паспорта у рыб.. Понимаете, выпускают такую зверюшку где-нибудь в Батуми или в Одессе...

- Кто выпускает? - перебил Захарова Гераськин.

- Ну мало ли кто! Ученые... Институт какой-нибудь. Биологическая станция... Выпустят и-до свиданьица. Плыви, куда хочешь. Хочешь - в Херсон, хочешь - в Севастополь. А чтобы он не заблудился, не потерялся, ему вот такое кольцо и нацепляют под жабры или под хвост. Ну и, конечно, на колечке пишут. Кто он, откуда, какого возраста...

- Значит, и тут написано? - спросил Гераськин.

- Определенно написано, - сказал Захаров.- А ну, посмотрите.

Все наклонились, но прочитать надпись никому не удалось. Буквы, которые были высечены на маленьком серебряном колечке, им приходилось встречать только на бортах иностранных пароходов в плавании или на затонувших кораблях на дне моря.

- Эге, - засмеялся Гераськин, - да наш кот никак иностранец.

Старичок, который до сих пор стоял в стороне и прислушивался к разговору, подошел ближе и сказал:

- Разрешите, товарищи, я прочитаю. Я знаю французский язык.

Но прочитать и ему не удалось.

- Нет, без очков не могу, - сказал он.

- Давай, Захаров, - сказал Якубенко, - неси своего кота в институт.

Строгий швейцар не пропустил в институт ни Гераськина, ни Якубенко. Проскользнуть в ворота с Захаровым удалось только одному старичку. В институтском дворе Захарова встретил высокий человек в белом халате. Это был известный профессор-ихтиолог, директор института. Захаров, волнуясь, рассказал ему, в чем дело.

- Отлично сделали, что поймали нам меченого кота, - сказал профессор. Тут он увидел колечко и пальцем даже щелкнул:

- Батюшки, метка-то конца прошлого столетия! Давно уже метят рыб серебряными пластинками на проволочках, а этот кот плавает себе преспокойно со старинным кольцом.

- Ну, товарищ водолаз, - обратился профессор к Захарову, - должен вас поздравить: по колечку мы теперь узнаем возраст кота, неизвестный до сих пор науке. Рыбьи года узнавались обычно по костям, но у морских котов, лисиц и акул вместо костей хрящи, и узнать их лета было невозможно. Несите вашего путешественника в помещение, там мы узнаем, чей он и откуда.

Кота принесли в лабораторию. Профессор вооружился лупой и блестящим острым ланцетом, ловко одним ударом отделил колечко от перепонки плавника.

- А паспорт-то у вашего кота русский, - сказал профессор и прочитал на колечке короткую надпись по латыни:

"Владивосток № 547".

Не говоря больше ни слова, он достал с полки старые пожелтевшие газеты и начал их перелистывать, искать что-то.

- Нашел! - сказал он наконец, ткнув пальцем в пожелтевшую страницу.- "Объявление", - прочитал он и, с улыбкой посмотрев на Захарова, стал читать дальше: "Лицо, обнаружившее морского кота № 547, выпущенного биологической станцией, просим сообщить по указанному на кольце адресу в город Владивосток с обозначением времени поимки и прочих данных, указав при этом свой точный адрес, по которому биологическая станция вышлет вознаграждение".

Захаров рассказал профессору все свои злоключения и как по ошибке он принял этого кота за морскую лисицу.

В эту минуту, уговорив после долгого спора упрямого швейцара, в лабораторию ворвались Якубенко и Гераськин.- Тише вы! - сказал Захаров и представил профессору своих товарищей.

- Вы что, тоже рыбами интересуетесь? - спросил профессор, пожимая их большие обветренные руки.

- Нет, - сказал Якубенко.

- Это Захаров рыбовед у нас, - сказал Гераськин.- Все рыбками увлекается, не пьет, не ест, на берег не ходит. А тут вот еще вместо лисицы кота поймал.

- А разве это плохо? - сказал профессор.- Ведь ваш товарищ - самый настоящий энтузиаст. Человек, который увлекается, фантазирует, ошибается, но учится даже на ошибках... Вы знаете, Владимир Ильич говорил, что фантазия есть качество величайшей ценности. Энтузиасты, товарищи, нам нужны. И у нас их, по счастью, немало. А вот за границей это племя, надо прямо сказать, вымирает.

Вот еще пять-шесть лет назад выпустили мы таким же образом несколько опытных рыб и серебряные пластинки на спинные плавники привязали, и на всех европейских языках надписи сделали. И хоть бы что! Представьте себе: только один-единственный ершик домой вернулся. Да и того выловили где-то возле сардинских берегов моряки с нашего советского угольщика.

Профессор повернулся к Захарову и крепко пожал ему руку.

- Разрешите, товарищ Захаров, горячо поблагодарить вас от имени нашей советской науки. С сегодняшнего дня мы считаем вас нашим постоянным корреспондентом. Продолжайте в том же духе. Изучайте морское дно, ловите все, что вам покажется интересным, и сачком, и сетями, и голыми руками...

- Вы ему, товарищ профессор, потрудней что-нибудь задавайте, - сказал Гераськин, - в случае чего мы с Якубенко поможем.