За стеклом маски - неизвестность

Чтобы увидеть летучих рыб, необязательно уплывать в южные моря. В жаркие месяцы они появляются в заливе Петра Великого. Но их мы не видели, как почти не видели и солнечных дней в это промозглое лето. Центр повышенного давления в Тихом океане переместился от берегов Америки к Приморью, разражаясь дождями, туманами и беспросветной моросью.

Тренировки в бассейне продолжались. Поездка туда отнимала два с половиной - три часа. Сборная команда занималась три раза в неделю. Это несколько мирило с дождями.

На заводской территории на самодельных кильблоках подвешена моторная лодка - детище нашей подводной секции ДОСААФ. Два года непрестанного труда: изготовление надстройки, установка двигателя, монтаж компрессора для зарядки аквалангов, фильтра, трубопроводов, сотни других больших и малых работ.

В пасмурный день автокран легко спустился по отлогому берегу Спортивной гавани к самой воде. И вот гордость секции - моторная шлюпка, повиснув на гаке в воздухе, легла на свинцовую воду. Через час раздался дробный стук дизеля, из выхлопной трубы вырвался поток отработанных газов. За кормой винт взбурлил воду.

Секция обрела самостоятельность и независимость.

Подводный спорт во Владивостоке стал разрастаться. Морской клуб ДОСААФ уже не был единственной материальной базой аквалангистов. В городе рождались и крепли новые центры подводного спорта: клубы Дальзавода и Радиоприбора, спортивные секции Дальневосточного университета, филиала Сибирского отделения Академии наук, медицинского института, Высшего мореходного училища, яхтклуба ТОФ. А координировала и руководила работой аквалангистов Приморская федерация подводного спорта, созданная при Морском клубе ДОСААФ. Трудно было везде успеть. Ведь, кроме спорта, надо прежде всего выполнять и свои обязанности на работе. Два года я не отдыхал и очень устал. Наконец погода улучшилась, и вот я в отпуске.

...Дикий скалистый берег Японского моря освещен полуденным солнцем. Гонимая ветром зеленая волна вздымается на береговую гряду и с грохотом обрушивается, подымая ввысь миллиарды брызг. И тогда мозаичная радуга вспыхивает в них. Одинокий крик белокрылой чайки, отражаясь многоголосо, повисает над скалами.

За линией прибоя - покатые волны. Вода прозрачна. Каменные уступы, покрытые коричневыми водорослями, уходят вглубь. Человек распластался на воде. Последний вдох полной грудью - и подводный мир открывается за стеклом маски. Мерцают отраженные толщей солнечные лучи, в которых вьются небольшие юркие рыбки.

В тот понедельник, когда Саша, Слава и я, нагруженные рюкзаками, встретились на палубе пассажирского катера, день был по-осеннему ясен. Дали четко вырисовывались, дул легкий северный ветерок. На палубе находились участники какой-то московской экспедиции. У них были подводные ружья, бокс для подводной фотосъемки и книга Ольги Хлудовой "За голубым порогом", вызвавшая паломничество аквалангистов на остров Путятина - подводную Мекку Приморья.

Несколько часов хода, и вот мы уже у этого легендарного острова - царства осьминогов и кальмаров, пятнистых оленей, лотоса и редкого, похожего на парк леса.

Нашу поездку на остров Путятина мои товарищи высокопарно именовали экспедицией. Я с этим не соглашался - скорее это походило на "подводный туристский поход". Ведь большинство участников запланировало просто беззаботную жизнь под пологом моря и в палатке. Да, "пологом моря", - тут нет ошибки.

Наконец катер пришвартовался к пирсу рыбокомбината. Здесь нас должна была ожидать моторная шлюпка секции, заранее отбуксированная на остров. Но моторки не оказалось. Надвигалась ночь, а с нею и перспектива ночевать под открытым небом. Мы уселись возле диспетчерской и завели длинную беседу с водолазами стоящих у причалов мотоботов. Выясняли места расположения гребешков, трепангов, а когда дошли до осьминогов (разумеется, размером с копну), Саша в сгустившихся сумерках заметил суденышко. Оно медленно приближалось к острову: Вне сомнений, это была наша моторка. Спустя полчаса жалобно застонала от удара рубкой о сваю и отошла. Мы протянули багор.

- Куда пойдем? - спросил я моториста.

- Через залив, - и он гостеприимно махнул рукой на противоположный берег. Там в массе темной зелени едва виднелась желтая точка костра.

- Палатка и сковородка с жареными гребешками давно ждут вас.

Мотор дробно застучал, мы пересекли залив, и противоположный берег пахнул лежалой морской травой. Костер выхватил из мрака силуэты людей. Вдали мелькали огни рыбокомбината. Кто-то, освещая фонарем воду, плыл на шлюпке вдоль нашего берега, послышались голоса.

Ужин был уничтожен вмиг. Располагаясь со Славой в тесной шлюпке на ночлег, я подумал: вот и начался наш отпуск на воде. Заснули мы под легкий шепот волн.

Утром моторка тронулась в путь. Картина была довольно живописная. Борта лодки облепили со всех сторон восемь полуголых человеческих тел. Саша выглядывал из рубки, остальные наблюдали за стайками мальков. Остальные - это и мы, и томичи, представители самого крупного подводного клуба Сибири "Скат", преданные поклонники Посейдона. Среди них был преподаватель университета Алексей с пышной каштановой бородой, студентка Нина, по прозвищу "Чижик", невысокая, полненькая, с оранжевым румянцем на смуглых щеках и другие. На одеждах томичей была пришита эмблема спортивного клуба - зловещий контур ската-хвостокола.

Звезда морей - морская звезда

Свесив ноги за борт, голоногая команда наслаждалась теплым солнцем, тихим морем и открывающимися видами. Мы шли закупать продукты.

На этот раз причалили удачно, рубка не пострадала. Я вышел на берег размять ноги и вдруг увидел Луизу Рябоконь - экс-чемпионку республики по подводному спорту. На ее загорелой шее висел медальон - небольшая нежно-фиолетового оттенка раковина гребешка Свифта. Луиза из Калининграда, мы неоднократно встречались на республиканских соревнованиях в Новороссийске.

- И чего ты тут прозябаешь! - воскликнул я.

Луиза рассмеялась. Дело в том, что год назад, встретившись на всесоюзном соревновании Федерации подводного спорта СССР при ЦК ДОСААФ, она спросила меня, почему я "прозябаю" на Дальнем Востоке.

- А тут мне нравится, я совсем иначе себе представляла...

Она рассказала, что участвовала в экспедиции, а сейчас проходит практику на рыбокомбинате и что на Путятине был москвич Саша Рогов. Это чудесный парень, автор книги о подводной фотографии. Один мой друг погружался с Роговым на месте затопления фрегата "Паллада". В память об этих погружениях мой друг хранит французский подводный клинок в блестящих полиэтиленовых ножнах и кусок обшивки фрегата "Паллада". Они изучали состояние причальных сооружений Советской Гавани и осматривали "Палладу", точнее то, что от нее осталось. Фрегат лежит на двадцатипятиметровой глубине. Его медленно засасывает илом. Французский нож уронил там в воду московский подводник. Мой друг нашел его и получил в подарок.

Луиза распрощалась с нами. Моторка, обогнув весь остров, час спустя уткнулась форштевнем в берег небольшой бухточки. Неподалеку находился мыс Щулепникова, за которым стояли кекуры (Кекуры - каменные нагромождения в море). Пять Пальцев - цель нашего путешествия.

Я прыгнул на песок и огляделся. Справа и слева громоздились скалистые утесы, а впереди через пролив возвышалась громада острова Аскольд. Под ногами - уходящая по дуге, желтая полоса чистого песка. На зеленых скатах сопок - рощица, а в долине между ними несколько беленьких домиков. Бухта была очень красивая.

Когда разгружали катер, к нам подошел невысокий смуглый человек лет тридцати шести. Это был московский фотолюбитель Юрий Астафьев. Его чудесные фотографии я видел в журналах "Огонек", "Смена", "Наука и жизнь".

Астафьев жил около месяца в палатке у беленьких домиков и занимался подводной съемкой. Он обрадовался нашему приходу, а особенно компрессору, так как ему очень необходим был воздух для акваланга. На Путятине Юрий сделал свыше 1500 цветных и черно-белых подводных снимков. Его умелый объектив находил и рыб, и осьминогов, и трепангов, и морских звезд. А несколько дней назад у скалистого мыса этой бухты он встретился под водой с акулой.

- Не заснял, - досадовал Юрий. - Едва увидел плывшую навстречу серую трехметровую тушу с коническим рылом, как ноги сами вынесли меня на скалу. Я опять бросился в воду. Это же мог быть сенсационный снимок! Но ее веретеновидный силуэт виднелся уже далеко впереди, затем пропал, опять мелькнул, и больше я ее не видел. Хищница принадлежала к семейству серых или голубых акул... Мрачные места у мыса, - добавил он минуту спустя.

Солнце давно перевалило зенит, а у нас еще не поставлена палатка и не готовился обед. Но Саша рвется на кекуры. Астафьев попросил взять и его. Девять человек для нашей моторки многовато. Остаюсь с Толей. Мы берем ружье и отправляемся поохотиться. Вода прозрачная, но косые лучи почти не проникают вглубь, и под водой царит сумрачный полумрак. Он еще больше сгущается, когда солнце скрывается за облаками.

Плыву вдоль скал, изредка ныряя. Глубина не превышает десяти метров. Сверху дно почти не видно, но когда пройдешь вглубь метров пять, открывается вся его панорама: рой настороженных черных ершиков висит над обрывистым нагромождением обломков скал, на каменистом дне гребешки Свифта, изредка видны темные тела трепангов, морские звезды.

Невольно останавливаюсь - со скалы, затаенно вытянув длинное серое тело, смотрит на меня большая рыба. Пожалев наконечник стрелы, заплыл сбоку. Рыба срывается с места и, покружив вокруг меня, уходит в сторону. У нее было гибкое и проворное тело отличного пловца. Это одноперый морской терпуг. Затем встречаю серого ерша, который, подплыв вплотную, уставился на меня. Ерш небольшой и к тому же стоит в неудобном для стрельбы положении. Некоторое время рассматриваем друг друга с обоюдным неудовольствием. Я шевельнул ластами и описал дугу вокруг ерша. Но хитрец тоже повернулся так, что вырисовалась только его голова. Выстрелил в упор. Стрела сорвала клок рыбьей кожи и звякнула о камень. Ерш исчез с молниеносной быстротой под ближайшей скалой. Зарядив ружье, я снова нырнул и увидел стаю из пяти терпугов. Сильные, стремительные рыбины описали круг и рассеялись в разные стороны. Две забились в черные провалы скал. Подождал у одной расщелины, но не хватило воздуха и пришлось подняться на поверхность.

Я снова нырнул и снова увидел терпугов. Почти не целясь, выстрелил в ближайшего. Стрела пронзила рыбу, и она, бешено извиваясь под тяжестью стального прута, стала опускаться на дно. Скользнув вниз, я схватил ее руками. Плотное тело упруго изгибалось, и жилка кукана не продевалась сквозь жабры. Пришлось добираться до скалы. Терпуг был длиной около сорока сантиметров. Его тонкий хвостовой стебель заканчивался большим плавником, как у скумбрии. Рыло вытянуто вперед и скошено книзу. От этого спина казалась несколько горбатой. Окраска камуфляжная: под водой - кажется белесой, но на поверхности поражает богатством тонов. Брюшные плавники бледно-голубоватые. Вдоль всего тела тянутся две тоненькие яркие голубые линии, у головы коричневато-желтоватые пятна и под грудными плавниками белые, как будто эти места "не загорали" под солнцем: ведь терпуг держит грудные плавники все время прижатыми к бокам.

Привязав кукан к острому обломку скалы, я прыгнул з воду. Терпуги по-прежнему кружились, но уже более широкими кругами. Я пристроился у расщелины, куда только что спрятался один, но в молчаливом поединке упрямец победил меня. Оторвав глаза от расщелины, я застыл от восхищения. Рядом неподвижно стоял, расставив бабочкой плавники, золотистый, как его называют местные подводные охотники, "королевский" ерш. На мрачном пасмурном фоне он казался чудесной жар-птицей. Ерш повернулся и начал скользить вниз. Стрела ударила его в бок, и желтоватые капли крови расползлись в воде.

Я замерз, зубы порывались выбивать дробь и с трудом держали загубник. Но серые стремительные терпуги снова и снова манили вниз. Они дразнили литыми боками и легко уходили в сторону. В последний раз навел ружье и с хищной радостью увидел, что стрела остановила стремительное движение терпуга...

Толя предусмотрительно развел костер, и я с наслаждением подставлял бока под горячие струи дыма.

Вечером из-за мыса бодро вынырнула наша моторка.

Ребята сошли на берег возбужденные. Рассказам не было конца. У Астафьева на глубине вода выдавила защитное стекло от лампы-вспышки. Это - трагедия: рушились планы фотографирования.

Еще одна морская красавица - медуза

Надвигались сумерки. Мы ставим палатку, режем полынь для постелей. Море было неподвижно, крупные яркие звезды, предвестницы хорошей погоды, выступили на небе.

И действительно, утро выдалось замечательное: зеркальная гладь воды, небо безоблачно. С вершины сопки открылась панорама острова: живописные скалистые обрывы и зеленые лужайки. Из рощи выскочила стайка пятнистых оленей. Цепочкой, легко и грациозно они устремились вдоль склона.

Все уже встали: Толя на мысу ловил рыбу, Слава готовил завтрак. Пришел с охоты Саша, у него на кукане болтался терпуг. Охотился он у западного мыса и видел там много рыбы.

После завтрака, зарядив акваланги, пошли на кекуры Пять Пальцев. Эти камни, расположенные в юго-восточном направлении от острова Путятина, вытянуты в ряд и разделены водой. Своими остроконечными торчащими из моря вершинами они первыми принимают удары разгневанной стихии. Даже в тихую погоду около кекур слышен легкий шорох: струи воздуха шуршат в скалах и подвывают чуть слышно в расщелинах. За ними водные просторы, и через 500 миль Япония.

Издали Пять Пальцев не производят особого впечатления. Но вблизи, окруженные стаей птиц, грозно и величественно вздымаются они над таинственно-синей водой. Море пенится у подножия неприступных твердынь. Угрюмая первозданная красота. Мне чудится в них профиль демонического лица, рыцарский замок или нахохлившийся орел. Моторка обходила кекуры с востока. Самая высокая крайняя вершина была бела от помета птиц. Несколько уточек, прячась от нас, проворно огибали скалу. Бакланы, раскинув крылья, тревожно кружились над моторкой, с криком вились чайки.

Дул легкий западный ветерок. Спрятавшись за скалу, мы опустили якорь. Но течение прижимало и мертвая зыбь бросала на камни. Отталкиваясь веслами, с трудом вытащили якорь и зашли с другой стороны. Тут было немного тише, хотя течение ощущалось по-прежнему и покатые волны мерно подымали и опускали моторку. Пять Пальцев - опасное место. В пятидесяти метрах проходит течение, скалы почти отвесно обрываются вниз, и у подножия глубина достигает 45 метров. Попробовали воду - прохладная, градусов восемнадцать. С помощью Славы надел залатанный костюм, прицепил к поясу нож, укрепил спасательный конец и - спиной за борт.

Спускаясь вдоль отлогого обрыва, я всматривался в расщелины и огибал крупные валуны. Глубина пять, затем десять метров, безмолвно и пусто. Начинает побаливать ухо, глотаю слюну, но боль не проходит и с каждым метром глубины усиливается. С досадой стаскиваю на лоб маску и хватаюсь рукой за нос. В ушах щелкает, и сразу становится легче. Выдув из маски воду, иду вдоль обрыва вниз. Темнеет, кекуры скрыли солнце. Спустился метров на двадцать. Вода уже не кажется прозрачной. Видно, как навстречу несутся частицы взвешанной мути. Опять не продуваются уши, повторяю прием и, медленно работая ластами, скольжу все ниже и ниже. На 25-метровой глубине встретил много рыбы. Только в кадрах, заснятых в южных морях, видел я такое обилие. Мимо пронеслись гибкие терпуги, а стаи черных, серых и золотистых ершей всех размеров недвижимо парили у расщелин скал.

На камнях лежали огромные головастые бычки, изредка встречались мохнатоголовые собачки. Это было рыбье царство: рыбы, рыбы, всюду, куда ни посмотришь, видны их силуэты. Они подплывают и заглядывают в маску, отмахиваюсь от них рукой. Видимо, в пограничном слое холодной воды держится планктон и поэтому их здесь так много. И то, что я принимал за муть, на самом деле пища рыбы.

Глубина за тридцать метров, гнетущий полумрак, резкий перепад температуры. Даже сквозь пятимиллиметровую микропористую ткань гидрокостюма я ощущаю суровые объятия моря.

Погружаюсь за тридцать пять метров. Рыба исчезает, только отдельные пугливые терпуги еще скользят быстрыми бледными тенями. Обрыв делается более пологим. Я вижу серый с галькой песок дна и некоторое время иду над ним. Более 40 метров - вода обжигающе холодная, пусто, рыбы не видно. Во рту привкус машинного масла, видимо, в компрессор перелили. Сопротивление дыханию увеличивается, расход воздуха повышен.

Как-то тупо и лениво соображаю, что надо подыматься на поверхность.

Всплываю вертикально и скоро теряю всякую ориентировку. Не видно ни дна, ни солнца. Кругом серое безмолвие. У меня слегка положительная плавучесть, и я возношусь вверх. Появляется боль в ушах, останавливаюсь и думаю, хорошо, что в баллонах еще есть воздух и я могу продуться.

Выныриваю метрах в ста пятидесяти от скал. Видимо, обрыв тянется под углом к кекурам. Першит в горле, долго отплевываюсь. На воде расплываются радужные круги. Определенно, в компрессор перелили масла.

Солнце близилось к горизонту, кекуры бросали на воду резкие косые тени. Ах, какая дикая гротескная архитектура природы! Прибрежная акватория острова Путятина как бы собрала все дивности нашего побережья Японского моря, но кекуры Пять Пальцев - аквариум, заповедник угрюмой красоты дальневосточных вод.

Утром ветер усилился, выходить на моторке опасно, сидели у костра и ждали завтрак. Продукты были на исходе. Завтракали трепангами, их было немного, всего одна сковородка кусочков черного мяса. Поэтому как только погода позволила, Саша отправился на рыбокомбинат за продуктами. Вместе с ним на катере уходили томичи, они возвращались домой.

Мы с Астафьевым пошли на северо-восточное побережье острова.

Я уже говорил, что был восхищен его фотографиями, опубликованными в различных журналах. На проходившем несколько лет назад в Москве конкурсе подводных снимков, где выставлялись фотографии таких мастеров, как Жуковой, Рогова, Серова, работы Астафьева получили первый приз. В состав жюри входила и Ольга Хлудова, автор двух популярных книг о подводном спорте.

Юрий Астафьев - один из самых квалифицированных подводных фотолюбителей страны.

Пробираясь по пояс в густой и пахучей полыни к морю, я думал, как надо увлекаться и любить этот вид спорта, чтобы, не жалея ни времени, ни сил, приезжать одному на край страны и тут на отрешенном кусочке земли весь отпуск посвящать любимому и нелегкому делу. Вчера вечером он успел пешком сходить на рыбокомбинат за двенадцать километров и вырезать стекло для бокса лампы-вспышки.

- Томичи - странные подводники. Они кажутся равнодушными ко всему окружающему, - задумчиво сказал Астафьев, идя впереди, - мне даже обидно стало. Их даже боксы для лампы-вспышки и широкопленочного "Роллейфлекса" не заинтересовали.

- Зато их заинтересовали харчи, - засмеялся я, - они, видимо, тут здорово проголодались. На прощание крепко жали руку нашему повару Славе и подарили свитер для погружений.

Берег был в этой части острова более пологим. Слева виднелись скалы. Одна из них напоминала слона с опущенным в воду хоботом. Она так и называлась "Слон".

В царстве Нептуна

Астафьев надел резиновый костюм, взял бокс и начал погружаться. Чтобы ему не мешать, я поплыл к другому мысу. Мимо ходила крупная красноперка. Эта осторожная и быстрая рыба держалась вне досягаемости. Глубина была небольшая: шесть-восемь метров, и дно просматривалось. Изредка попадалась камбала, небольшие гребешки, часто - морские ежи. Но больше всего было здесь пустых раковин гребешков.

Я плыву над самым дном вдоль гребня подводных голубоватых скал. Из-за крупного валуна навстречу медленно появляется серый ерш. Таких больших я еще не видел. Пронзенный стрелой, он кидается под козырек скалы, протискивается как-то боком в узкую дыру и скрывается в ней. Тяну за леску и чувствую, что скорее оборву ее, чем вытащу рыбу. Просовываю руку и хватаю хитреца за хвост. Но рука скользит, ерш сидит крепко. Дыра имеет второй вход. Просовываю туда другую руку и, нащупав бугристую голову, пытаюсь извлечь ерша из дыры. Но он не двигается. Торопливо упираюсь ногами в каменистое дно, действую рывком - никакого результата. Я в изумлении и растерянности. Присматриваюсь, склоняюсь и задеваю маской за скалу. Маска полна воды, все в тумане. Начинаются непроизвольные спазмы горла. Слепой, задыхающийся, из последних сил рывком выдергиваю ерша и, оттолкнувшись ногами от дна, мчусь вверх, волоча за собой ружье и рыбу.

Серый ерш оказался крупным. Лучи спинных могучих плавников в две вязальные спицы толщиной сломаны и вырваны с мясом. Они болтаются на тонком лоскутике кожи. Только один луч, как штык, торчит наружу. В дыре ерш, растопырив плавники, заклинился. В огромную его пасть влезает кисть моей руки. Распутывая капроновую леску кукана, любуюсь рыбой. Когда рука тыльной стороной оказывается над ершом, он подпрыгивает и намеренно, в этом могу поклясться, единственным лучом плавника больно, до крови колет меня. Оберегая ноги от вояки, плыву дальше.

Ерши меня кололи и раньше. Мой организм не особенно чувствителен к их яду. Но тут укол нанесен прямо в вену и на этом месте на глазах вырастает опухоль.

По дороге подбираю гребешок большой и красивый. Узнаю по годичным слоям, что ему 13 лет. Чертова дюжина имеет, видимо, роковое значение не только для людей. Его потом съели сырым, а из раковины сделали пепельницу. Такие гребешки возбуждают азарт и вызывают хищнический инстинкт искателей сокровищ. Некоторое время я рыскал по дну в поисках россыпей гребешков Свифта. Но, кроме небольших гребешков и трех красивых, но пустых раковин-нептуний, ничего не нашел. Попался типичный гребешок-бирюк. На дне моря тоже встречаются отшельники.

На берегу Астафьев собирает аппаратуру:

- Заснял свою любимую мохнатоголовую собачку в очень удачном ракурсе.

- Так она у вас уже есть!

- Зачем терять лишний шанс, примерно на шестьдесят кадров получается один хороший.

К вечеру кисть руки сильно распухла, но боли не было. Через два дня опухоль опала, а потом без последствий сошла. На месте укола несколько месяцев виднелось красное пятнышко.

Мне хочется побывать тут весной, когда косяки молодой корюшки идут сплошной серебряной струей вдоль берега и для промысла достаточно иметь простой сачок; когда вслед за корюшкой устремляются хищные рыбы и под водой разыгрываются большие и маленькие трагедии, свидетелями которых становятся многочисленные птичьи стаи, сопровождающие рыб. А на дне, к берегу, ритмичными шеренгами, боком устремляются метать икру крабы. На мелководье встречаются осьминоги.

Но и осенней ночью хорошо, когда взмахи ласт рассекают аспидно-черную мглу, обтекаемое струями воды простертое вперед тело озаряется крохотными волшебными искорками голубых огоньков, а в темном небе тысячи ярких звезд и широкой полосой раскинулся в беспредельность Млечный путь.

После шторма море обычно выбрасывает на берег длинные коричневые мясистые листья японской ламинарии, проще говоря, морской капусты. Салат из нее очень вкусен. Я подобрал у воды такой лист и стал его рассматривать. Толстый, глянцевый и очень аппетитный на вид, местами он был обгрызен - это работа ежей. Я надкусил этот лист, богатый витаминами, и так как был немного голоден, то съел порядочный кусок.

Однако поздно вечером мне пришлось угрюмо сказать нашему добровольному лекарю Саше, обладателю книги "Медицинский справочник капитана":

- Причисли ламинарию-японку в сыром виде к эффектным слабительным.

Уже дома я выяснил, что науке известно это свойство ламинарии. Кто-то испытал до меня.

Вторая неделя подходила к концу. Возня с аквалангами, ремонт сцепления и одного "зловредного" подшипника на моторке, ежедневная откачка воды, спасательные работы в ветреную погоду - все это несколько утомило. И однажды утром, сетуя на ангину, которая мучила меня несколько дней, заявил, что никуда сегодня не пойду. Никто не протестовал.

В погоне за фотокадрами

Отведав жареного ерша, растянулся на теплом песке. Рядом пристроился Слава, а Саша полез в палатку. Полежав немного, вспомнил, что видел за мысом красную смородину и спелые ягоды барбариса. Сообщил об этом ребятам, и мы тут же отправились за "фруктами", захватив с собой котелок. Через несколько минут он был полон ярких спелых ягод. В поисках дикого винограда мы вскарабкались вверх по скале, но, кроме лежек оленей и голой виноградной лозы, ничего не нашли.

День был ясный, северный ветер угнал прочь тучи, открыв необъятные дали. Море на кекурах слегка пенилось, хорошо вырисовывался остров Аскольд, четче, чем обычно, виднелся на линии горизонта зубчатый мыс Пальчатый. Под нами в пятидесяти метрах плескалась купоросная вода, вдоль берега колыхались бурые заросли морской капусты, где ходили многочисленные стаи рыб.

Сверху нам хорошо были видны несколько косяков рыб, огибающих подводные скалы. Иногда они с шумом и плеском выходили на поверхность, и тогда вода кипела и бурлила. Вначале показалось, что это молодая красноперка, потом решили, что анчоусы, а может, это был передовой отряд ставших почти легендой в наших краях ивасей.

Обрывистые скалы, валуны, ультрамариновое море напоминало обжитые крымские пейзажи в районе Голубой бухты под Севастополем, но все это выглядело суровей и девственней. Перевалив гребень сопки, мы спустились в рощу и наткнулись на множество грибов. Через несколько часов, усталые и голодные, с котелками, полными грибов, диких яблочек, барбариса и красной смородины, мы подошли к палатке. В этот день ели тушенку с грибами и пили компот из дикоросов, которому тут же дали название "Фантазия".

Наша моторка бойко попыхивает, но ползем мы со скоростью пешехода. Мимо проплывают обрывистые скалы острова, справа возвышается темная громада Ас- кольда. Шум двигателя глушит голоса. Вдруг Саша при-поднялся и крикнул:

- Касатка!

В двухстах метрах поперек нашего курса из воды показывается саблевидный плавник и массивная черная туша.

Продолжаем идти прежним путем, внимательно вглядываясь вперед. Через некоторое время левее, ближе к берегу, медленно показывается глянцевитая спина и небольшой фонтан брызг. Возможно это кашалот, который появляется каждую осень под Владивостоком. Хотя тот крупнее.

Моторка уносит нас все дальше и дальше. Черная туша всплывает у самого берега. Ждем, что из воды взметнется могучий хвост и на мелководье забьется севшая на мель касатка, Но этого не случилось. Обмениваемся впечатлениями и приходим к выводу, что Японское море неистощимо богато не только в своих необъятных далях, но и у самых берегов.

По очереди собираем гребешки на глубине пяти-шести метров. Полная сетка тянет на дно. Долго я ходил зигзагами вдоль зарослей травы зостеры, подымавшейся почти до поверхности. Крупная рыба - пелингас неторопливо выплыла из зеленоватых стеблей травы и метнулась в сторону. Почти на каждой полянке лежал ее хозяин - бычок Брандта, пестрая окраска которого почти в точности копировала мозаику дна. Встречались мохнатоголовые морские собачки-бриостеммы. Поправляя сетку, я остановился. Сейчас же подплыло несколько плоских камбал, привлеченных облачком мути, поднятой со дна ластами. Вдали мелькнули силуэты одноперых терпугов. Я забрался в траву: длинные стебли зостеры обвивали руки, шею, вырывали изо рта загубник. Плыть у самого дна было невозможно. Но в траве попадались крупные гребешки, вертикально торчавшие среди водорослей. Воткнувшись в илистый грунт "шарнирными соединениями" створок, они смотрели точками своих глаз прямо вверх. Я впервые видел их в таком положении. Гребешков тут оказалось больше, чем в середине бухты. Выискивать их лучше было сверху. И я поплыл на поверхности, время от времени коршуном ныряя вниз.

Всматриваясь в стебли подводных джунглей, вскоре я заметил зеленых кузнечиков, т. е. креветок с местным названием - чилимы. Они висли вертикально между травами, почти просвечиваясь, и в зеленом полумраке их нелегко было увидеть. Стоило лишь немного приблизиться, как они молниеносными скачками исчезали.

Сбор гребешков среди густых водорослей - утомительное занятие. Я замерз и поспешил на берег. Высыпав гребешки в резиновую шлюпку, пристроился у костра. Светило солнце, было безветренно. Гребешки часто щелкали. Мне стало их жаль. Я вывалил их в спокойную, прозрачную воду у самого берега и пошел вдоль отмели в поисках шиповника. Его большие, с грецкий орех, ярко-красные сочные винные ягоды очень вкусны. Продираясь сквозь заросли кустарника, остановился. Из небольшой ямы подымались гибкие ветки молодого деревца с нежно набухшими почками. На фоне желтеющих трав и опавших листьев они выглядели трогательно и обреченно. Через несколько недель жгучие северные ветры опалят не по сезону появившиеся почки. Я грустно постоял над молодым деревцем, оно напомнило о долгой зиме.

Груда гребешков по-прежнему лежала в воде у самого берега. Некоторые, успевшие за это время отделиться от остальных, немного высовывались. Я сел на резиновый круг и стал их чистить. Порой раздавался четкий щелчок, и очередной гребешок прыгал на метр-полтора, некоторые крутились вокруг собственной оси. На мой взгляд, гребешки вели себя более чем бестолково. Для бегства времени у них было достаточно. Но большинство из них, приоткрыв створки, пассивно лежали там, где их бросили, другие не могли выбрать направление для спасения. Я потрошил гребешки, раздумывая о бренности гребешкового существования, и рассеянно следил за бестолковыми попытками отдельных особей выбраться "на свободу". Но философские мысли улетучились, и внимание мое сосредоточилось на механике движения гребешков. Она не вязалась с укоренившимся представлением. Меня поразило, что гребешки двигались в сторону открытых створок. Мало того, они двигались и при открытых створках. Две струйки воды вырывались на углах "шарнирного соединения" половинок раковин. Иногда вода выбрасывалась только из одного отверстия, и моллюск резко поворачивался вокруг собственной оси. Между тем, я неоднократно читал, что гребешок имеет возможность двигаться за счет реактивной струи, возникающей при резком закрывании половинок раковин. Но если это так, то гребешок двигался в обратную сторону и не мог менять направление. Анатомия "реактивного двигателя" гребешка гораздо сложнее, чем об этом принято писать.

В зарослях морской травы

С любопытством рассматривал мантийную полость моллюска. Палец нащупал что-то твердое. Это оказалась беловато-матовая горошина диаметром около пяти миллиметров. Опасность разбогатеть не угрожала, за много лет впервые я нашел жемчужину. И, держа ее на ладони, подумал, сколько жизней отдано в погоне за этим фетишем счастья.

В полдень вместе с Геной лежали на желтом песке и грелись на солнце. Было чертовски хорошо, даже оводы утихомирились и перестали кусаться. В воде находился лишь Слава, который охотился с пружинной пикой на ершей. А мы подремывали: вода утомляет как-то незримо, а в первой половине дня долго плавали в аквалангах. Вдруг слышим крик. На скале стоит Слава и машет руками:

- Акула!.. Акула!..

Всматриваемся в море, пытаемся что-либо узнать. В ответ Слава размахивает пикой, что-то отвечает, но ветерок комкает фразы.

- Пойду к нему, - и Гена мчится к воде.

Жестикулирующий Слава застрял на скале надолго.

С этого пьедестала всем по очереди он рассказывал о встрече.

А мне лень идти, хотя интересно знать размер акулы. Если акуленок, то можно поохотиться. Издали Гена показывает мне три раза по полтора метра.

"Эге, - прикидываю я, - около четырех метров. В воде явно нечего делать".

Спустя час вся группа во главе со Славой, который, наконец, спустился со своей трибуны, двинулась к палаткам. Настала моя очередь выслушать историю об акуле. И хотя я был последним, динамичность рассказчика не убавилась.

Оказалось, в погоне за ершом Слава нырнул и вдруг заметил полутораметровую акулу. Явно заинтересованная хищница приближалась к нему по дуге, кося маленькие глазки. Движения ее были плавные и замедленные. Слава поджал ноги и выставил жалкую пику навстречу. На суше он, яростно оскалив зубы, демонстрировал в пылу рассказа свою боевую стойку. Не знаю, как это выглядело у него под водой с загубником во рту. Голубовато-зеленая рыбина медленно подплыла к акванавту на пол-метра и повела рылом, как будто обнюхивая, перед тем как позавтракать. Затем резко развернулась, явно испуганная, и умчалась прочь. Возможно, в этот момент Слава оскалился. Были и Другие предположения, позволившие в дальнейшем нам острить:

- Да что с тобой говорить, если тебя даже акула отказалась есть!

Повстречался и я с акулой. Море в тот день, когда я увидел свою акулу, было неспокойно. Сквозь восьмиметровую толщу смутно вырисовывалось дно в валунах и обломках скал. Это было царство трепугов. Серые рыбины густо населяли каменные лабиринты, и только несколько одиноких желтых ершей попадалось среди них. Но я на них не обращал внимания. Нужны были только терпуги. Интересна охота на эту осторожную и быструю рыбу, хотя охотничья тактика несложна. Терпуг чувствует себя уверенней, когда рядом расщелина, куда он мог бы скрыться, в этом случае он не спешит и подпускает на дистанцию выстрела. Застигнутый на открытом месте терпуг решительно и быстро уходит. Гнаться за ним бесполезно. Но иногда увлекаешься, и каленый наконечник гарпуна звенит о камни.

Мой кукан пополняется. Передаю рыбу Гене. Он плывет за мной. Обилие балует, и я делаюсь разборчивым. Пропускаю терпугов небольших размеров и расчетливо, не суетясь, выбираю крупных. Гарпун тупится, и рыба делается пугливее. Стреляю издалека в крупного терпуга и попадаю. Жертва бьется на дне, рывком спускаюсь и хватаю ее. Из рваной раны на упругом большом теле рыбины струится дымчатая кровь. Терпуг отчаянно трепыхается в руках, и шлейф крови, расплываясь, тянется за мной кверху.

Потом, анализируя события, я понял, что ультразвуковые "крики" терпугов, как бы полные смертельного ужаса, боли, и запах крови приманили акулу. И она, заслышав их, направилась к нам. Ее массивное тело повернулось и легко, без напряжения заскользило в воде. Говорят, что акула за километр чувствует добычу.

В данной ситуации, если и угрожала опасность, то больше всего ей подвергался Гена. За ним на кукане плыла связка раненых рыб, которые дергались в агонии, и из ран вместе с кровью уходила рыбья жизнь. В каком-то диапазоне частот неслись стоны и судорожные вздохи наших жертв.

Передавая в руки Гены последнего терпуга, я заметил, что он был бледен, как мертвец. Зеленоватая вода усиливала это сходство, он замерз.

- Плыви к берегу, - посоветовал я.

Кукан у Гены запутался, и он, держа его в одной руке, а в другой последнего терпуга, поплыл к берегу. Высунув голову из воды, я следил за ним.

Прибой вздымался и пенился у прибрежных скал. Гена на четвереньках стал карабкаться на риф. Очередная высокая волна подкинула меня и пошла на беспомощного товарища. Он прижался к скале. Волна накрыла его пеной и брызгами. Но Гена устоял. Новый, еще более крупный вал опять подбросил меня и пошел на прильнувшую к скале жалкую фигурку. Я со страхом смотрел ему вслед. Волна ударила Гену и отхлынула, а он по-прежнему стоял и в руках держал рыбу. Потом вторая нахлынула, но мой товарищ, не дожидаясь ее, повернулся и рухнул в воду. Вынырнув рядом, он пожаловался на ободранный бок и поплыл к скале, где было тише. Через два дня у Гены поднялась высокая температура. Опухла и болела несколько дней нога. Уже в городе выяснилось, что температура не от простуды, как думали мы. Там же, на скале, отбиваясь от волн, он ударился ногой о морского ежа. Иглы вошли в мякоть сустава и занесли инфекцию, а может быть, яд.

Такая реакция организма на иглы морского ежа наблюдалась нами впервые.

Что же было далее?

Убедившись, что товарищ в безопасности, я повернулся и поплыл в море, навстречу своей акуле. Покачиваясь на волнах, заряжал ружье. Вдруг, будто меня толкнули, я оглянулся и сразу увидел совсем близко массивное полутораметровое тело рыбины. Она заканчивала вокруг меня дугу. Голубовато-зеленоватая, красивая и могучая, без видимого усилия акула быстро скользила в толще воды. Затем она сделала крутой разворот и ушла в глубину, Я остался на месте, пораженный увиденным. Правильно кто-то сказал: тот, кто хоть раз в жизни увидит под водой акулу, не забудет этого зрелища никогда. Жалок и неуклюж человек под водой в сравнении с мускулистой царственной мощью хищной рыбы.

С добрым утром, лотос!

Акула не возвращалась, она ушла, взбудоражив во мне мысли и впечатления. Я продолжал нырять, но охота что-то не клеилась. Невольно часто оглядывался назад. Терпуги вели себя будто ничего не произошло. Казалось, ничто не нарушило привычной жизни обитателей моря. Шесть-семь крупных звезд сплелись в тесный фиолетовый шар. Подбросил их рукой, как мяч. Не распадаясь, звезды мягко спустились на дно. Что объединяет их в такие объятия, невольно подумал я. Какие инстинкты и чувства вызывают проявление коллективизма? Наверное, чаще всего добыча. Затем я наблюдал сценку из "уголовной рыбьей хроники". Два серых однолерых терпуга дрались. Как петухи, они замерли друг против друга, а затем внезапным наскоком кинулись и гибко сплелись в клубок. Клубок бился на дне, распадался и снова свивался. Они кусали друг друга. Внезапно драка прекратилась. Терпуги некоторое время покружились, а затем мирно разошлись. Может быть, это была "холодная рыбья любовь"?

Когда мы с Геной вернулись к палаткам, у кухонного очага сидели двое в тельняшках - Юрий и Инна. Это были научные работники Дальневосточного филиала Сибирского отделения Академии наук. Завоевали они нас тем, что извлекли клубок змей из каменных плит старого дома. Змеи, правда, оказались ужами, но это не охладило впечатления. Мы приняли их в свой лагерь и не ошиблись. Юмор, спокойствие, трудолюбие и скромность, что еще надо под пологом неба у голубого моря! А когда Инна тоже увидела в глубине бухты силуэт акулы, а затем и Юрий удостоился этой чести, их возвели в ранг "рыцарей акулы". Это была каста без привилегий. Я попытался в качестве льгот освободить всех "рыцарей" от мытья посуды, но Гена заявил, что в таком случае тотчас нырнет, чтобы "повидаться" с пятиметровой акулой. А пока ему и другим, которым не повезло лицезреть хищницу, приходилось терпеть наши подковырки:

- Ну куда тебе, если ты не видел даже акулу!

Позднее, в гостях у Юры, пролистав в определителе раздел акул, я и Слава с сомнением посмотрели друг на друга. Он запомнил очертания акульего рыла, особенно четко пасти, я же - валкообразное тело и хвостовой плавник. Такой "скомбинированной" нами акулы в опре-делителе не оказалось. На сельдевую она не походила; мы ткнули нерешительно пальцем в соседнюю картинку.

Определитель был немецкий, и Юра засмеялся:

- Интересно, значит, именно с этой рыбиной вы встретились? - И он перевел текст под рисунком: - Акула-людоед...

В общем, в том сезоне акула была сенсацией. Она поразила наши умы. Осьминоги отошли на задний план. Но наибольшее впечатление произвела она на Славу. Видимо, сила впечатляемости пропорциональна расстоянию, на котором ты повстречал эту "милую рыбку". При виде акульей пасти в полметре от себя вся философия исчезает и остается только стремление - влезть на ближайшую скалу, что успешно проделали Слава и Юрий Астафьев. Я их понимаю, ибо сам видел хищницу на расстоянии двух метров. И смею заверить - она была не более полутора метров. А вот акула скромного и честного Юры Астафьева на следующий год выросла с трех метров до пяти и продолжает катастрофически расти. Саша, встретивший акулу после нас, сравнивал ее с подводной лодкой. Увидеть акулу и рассказать об этом, пусть немного преувеличив, - счастье!

В Японском море водится несколько видов акул. Чаще всего встречается сельдевая, достигающая длины четырех метров, попадается еще катран, или колючая акула. Максимальный размер этих видов до двух метров. Появляется голубая или серая акула из породы кархаринусов, длиной до семи метров.

В местной печати сообщалось о поимке сетями в заливе Петра Великого довольно крупной четырехметровой акулы-молот, размером пять метров. Она тоже считается опасной для человека.

В Тихом океане водится еще акула - морская лисица с феноменальным хвостовым плавником.

В августе-сентябре, когда воды южной части Приморья хорошо прогреваются, можно встретить самых разнообразных рыб южных широт: летучих рыбок, крупную луну-рыбу, морского хищника-парусника, рыбу-ежа и даже меч-рыбу. И возможно тогда у кекур Пять Пальцев я видел не акулу, а морскую щуку-баррикаду. Похожи и размер и окраска, а самое главное, валкообразное тело и характерные очертания хвостового стебля.

Крайняя часть острова, отрезанная ветром и морем, - самостоятельный островок. Плоская вершина его либо круто обрывается, либо сплошь покрыта густым ковром низкого ветвистого кустарника. Он упруго пружинит под ногами. В дальнем уголке острова ветер сильнее и громче гул моря. А у края обрыва бьется об отвесную скалу и клокочет зеленая вода. Прибой сносится ветром, завывает в расщелинах скал и стремится оттолкнуться от обрыва. Страшно смотреть вниз, в этот кипящий котел, - дикая необузданная стихия.

Но вот показывается вечернее блеклое солнце, посыпая издалека веер прощальных лучей, и изумрудная вода, седая пена, серые угрюмые скалы вспыхивают великолепными красками.

А вдалеке, на горизонте, в лучах заходящего солнца четко вырисовываются силуэты далеких безлюдных островов. Они будто манят и зовут все дальше и дальше в необъятное Японское море.