Эхо войны

Все готово к очередному походу. Нас тринадцать человек. Боцман водной станции Морского клуба ДОСААФ Семеныч сердито торопит.

Наконец, взревев мотором, катер трогается, мы выходим из Спортивной гавани, и перед нами открывается панорама водных станций "Динамо", "Водника", а выше опоясанная барьером Набережная улица.

Море сегодня спокойно, ветер стих, неяркое осеннее солнышко. Мы разбрелись по катеру, а он, оставляя за собой бурлящий шлейф, несет нас к островам Пахтусова, расположенным у северной оконечности острова Рикорда, последнего из крупных в цепи Русский - Попова - Рейника - Рикорда. А там дальше беспредельное море и разбросанные безлюдные маленькие островки.

Небольшие клочки земли и скал, некоторые из них носят имя морепроходца подпоручика Пахтусова, посвятившего свою недолгую жизнь исследованиям северных земель России. Вслед за Ф. П. Литке, но более подробно, он описал гидрографию Новой Земли, нанес на карту очертания побережья пролива Маточкин Шар. В заливе Петра Великого, рядом с островами, носящими его имя, лежат скалистые острова, названные именами русских моряков: Кротова, Циволько, Антипенко, Моисеева, труд которых, как и жизнь Петра Пахтусова, вложен в карту нашей Родины.

Вблизи острова Пахтусова несколько разочаровывали: они терялись среди других таких же мелких. Обогнув северную оконечность центрального острова, катер вошел в небольшую уютную бухточку и ткнулся в гальку берега. Мы спустили шлюпку и стали выносить вещи. Через полтора-два часа поставили десятиместную палатку и приготовили ужин.

Остров необитаемый, и мы на полтора дня - робинзоны: единственная связь с остальной землей - четырехвесельный ял. На нем Борис с Ионной поплыли на соседний остров Рикорда. Там, через узкий пролив, светится на берегу красный огонек. Это ленинградцы. У нас тоже горит костер, освещая разбитую на небольшом плато палатку. Вокруг суета, бренчат тарелки, кружки, слышен в темноте смех, лучи фонариков, как прожекторы, бегают по каменистому пляжу, кто-то собирает для костра плавник. Ночь темная, безлунная, только небо светится тысячами звезд. Среди них по небосклону торопливо пробирается яркая звездочка-спутник.

В морском безмолвии кипучая жизнь

Глуховато плещет внизу море. Все больше и больше темнеет, а небо становится ярче и ярче. Вспоминается небо детства. Точно также полыхают своды у берега далекого и теплого Черного моря.

Бориса и Нонны долго нет, начинаем беспокоиться. Пламя костра, лишенное дров, бессильно затухло. Я схватил головешку и, перебравшись с ребятами на южную сторону острова, усиленно стал махать ею под дружные крики. Прошло еще долгих полчаса, пока донесся чуть слышный плеск воды и черный силуэт шлюпки, разрезая фосфорисцирующуюся воду, стал надвигаться на берег. Вода играла и светилась под взмахами весел яркими крохотными огоньками.

К нам прибыли гости. Ленинградцы долго сносили снаряжение на берег, мы помогали им. Когда все было сложено, я устроился в углу палатки и попытался уснуть. Изредка, кровожадно звеня, покусывали комары. У потухшего костра слышались голоса гостей, но всех громче моего приятеля Ильи: он был в ударе. Сквозь дремоту вслушивался в их беседу. Явно детективного характера. Часа через полтора, когда напуганные собственными рассказами собеседники тихо вползли в палатку, я понял, что заснуть будет не так-то просто. Они долго возились в другом углу и делились теплыми одеждами. Нонна взяла у гостей ватник, но через некоторое время пожаловалась, что мерзнет голова. Ленинградцы галантно предложили вместо платка новую байковую портянку. Это вызвало в углу взрыв смеха; Илья по ассоциации рассказал какой-то анекдот - новый приступ смеха, еще серия анекдотов, и мне показалось, что и полотнища нашего жилища начинали от смеха подрагивать.

В три часа ночи все стихло, и только ветер хлопал пологом палатки. Я уже стал дремать, когда раздался сильный треск. Северный угол палатки обвалился, и его обездоленные постояльцы, захватив свои пожитки, наступая на ноги, стали искать свободного места. Они долго устраивались недалеко от меня. Потревоженные ленинградцы вступили в продолжительную дискуссию "идет ли сейчас дождь или это просто кажется". Когда этот вопрос был с помощью Ильи разрешен отрицательно, усилили свою атаку комары. Пронзительно и нудно звеня над ухом, они требовали крови, им явно не хотелось оставаться голодными - наступал серый рассвет. Я встал, отдернул полог палатки и вышел.

Самый большой из островов Пахтусова имеет форму подковы. Скалистые оконечности его, поросшие высокой густой полынью и кустарником, соединены длинным узким перешейком. Это слабое место острова когда-то было с двух сторон укреплено вбитыми деревянными сваями. Раньше на острове жили люди; на перешейке ровными рядами тянулись продолговатые ямы с прогнившими досками и кусками ржавого железа - тут были землянки. Чуть в стороне - груды кирпича и печные конфорки указывали, что здесь стоял домик. На юго-восточном берегу по откосу к самой воде сполз каземат - большой ящик из железобетона. Я залез в него через небольшое квадратное отверстие в крыше и на закопченных стенах, потолке увидел нацарапанные имена, фамилии и даты. Самая ранняя подпись, которую я нашел, относилась к 1934 году. На острове была когда-то колония заключенных. Занимались они посолом рыбы. В более поздние годы после войны колонию ликвидировали, и время наложило свой отпечаток: всюду валялись изъеденные ржавчиной лебедки, обручи бочек, громоздкие части "Русского дизеля", ротор динамо-машины, проржавевший трос. Бурьян пробивался сквозь ветхие доски, балки, кирпичи, а чуть в стороне вились лозы еще зеленого дикого винограда. Я спустился к берегу и пошел у самой воды, рассматривая все, что выбросили неутомимые волны: куски пенопласта, доски, разбитые раковины мидий, водоросли, высушенные скелеты морских ежей, большую мертвую креветку. Я искал ракушки гребешка, что указывало бы на их наличие в акватории острова. Но сколько ни смотрел - следов гребешка не обнаружил,

Несмотря на бессонную ночь, после прогулки я вернулся свежим и бодрым. Все уже встали и рассматривали снаряжение ленинградцев. Тут было на что посмотреть: подводные ножи из хромированной подшипниковой стали с яркой пенопластовой ручкой для плавучести, сверкающий никелем бокс для фотоаппарата с лампой-вспышкой, модернизированное подводное ружье.

После завтрака ленинградцы завладели нашей шлюпкой и занялись подводными съемками; Роза и Илья собирали под водой трепангов. На небольшой глубине их было много. Борис поплыл в сторону левого мыса, я - в центр бухточки, а затем свернул направо. Подводные пейзажи острова ничем особенно не отличались от других виданных нами. Саше, вернувшись из экспедиции по побережью на катере "Альбатрос", организованной Тихоокеанским научно-исследовательским институтом рыбного хозяйства и океанографии, часто говорил: "Море есть море, везде оно одинаково".

Но это не так - и здесь было что-то неповторимое.

В середине бухты густые красивые кусты зостеры образовали настоящие подводные джунгли, в них изредка шныряла мелкая рыбешка. У прибрежных скал после долгих нырков на небольшую глубину дрожащими от холода руками я подстрелил терпуга. Пора было возвращаться. Выйдя из воды, я запрыгал по скользким валунам, пробираясь к лагерю. Метров через пятьдесят у caмой воды наткнулся на ярко-красный продолговатый цилиндр. Это был корпус отечественной метеорологической ракеты. Находка мигом привлекла ребят. Вооруженные плоскогубцами, ножом и отверткой, они долго возились около нее, отделяя часовой механизм, анодные и накальные батареи и запаянный в цинковый ящик передатчик.

Бычок - большой модник. У него очень красивая чешуя

Подошел дрожащий от холода Борис. Он рассказал, что на восемнадцатиметровой глубине видел ершей и большую камбалу, но подойти на дистанцию выстрела не смог: запаса воздуха хватило только на вертикальное погружение и подъем.

Раздавалось сухое пощелкивание выстрелов из мелкокалиберной винтовки, кто-то напевал, посреди бухты плескались сестры Ира и Лариса. Роза неутомимо продолжала собирать трепангов. На скалах застыли обнаженные загорелые тела. Остроконечный верх зеленей палатки, дымок костра - типичный туристический пейзаж. Бухточка центрального острова определенно мне нравилась - в ней было уютно.

Шлюпкой мы завладели только в полдень. В нее уселись, помимо меня и Бориса, еще Илья, Лариса и ленинградская студентка Люся. Мы собирались, воспользовавшись спокойным морем, познакомиться с остальными островами Пахтусова. Точнее - это отдельные скалы вблизи главного острова. Возможно, в то время, когда первые русские суда обследовали побережье залива Петра Великого, эти острова были гораздо значительней. Года через два, когда мне снова пришлось побывать на островах Пахтусова, то резко бросилось в глаза, что островки как будто стали ниже, а укрепленный перешеек сделался уже. Через несколько лет море прорвет перемычку, тогда вместо одного острова станет два и уютная живописная бухточка исчезнет.

Через двадцать минут наша перегруженная шлюпка, обогнув скалистый мыс, подошла к остроконечной скале.

Я спустился в воду и сейчас же почувствовал острую боль в ступне, переступив на другое место, опять укололся. Надел маску, посмотрел на дно - оно было усеяно морскими ежами; всюду, куда ни посмотришь, прилепившись к скалистому грунту, торчали, растопырив иглы, черные шары, их было несметное множество. Для меня до сих пор остается загадкой, как они умудряются уцелеть на мелководье во время жестоких штормов, в этих местах вода буквально кипит. Возможно, при приближении шторма ежи уходят на глубину.

Мы поплыли в разные стороны - Илья с девушками искать гребешки, а я с Борисом охотиться. Преодолев сильное течение небольшого проливчика, я очутился на другом острове-скале. Глубина у подножия достигала восьми-двенадцати метров. Я поплыл по периметру острова, вдоль почти отвесного обрыва, ныряя у крупных валунов, вкрапленных в каменную стенку. Совершенно пустынное место: отвесные скалы, груды камней и серый покров дна, уходящего по наклонной плоскости куда-то вниз. Постепенно я стал замерзать: вода была прозрачная и по-осеннему холодная. Все чаще и чаще отдыхал лежа на поверхности. Я уже отбросил мысль обойти вокруг острова, но так хотелось встретить рыбу!

Двинулся снова в путь. Пройдя всего метров пять в глубину, сразу увидел какой-то странный черный предмет. Я застыл на месте вниз головой, разглядывая незнакомое чудище. Это была гальваноударная мина - законсервированная смерть. Сорванная с якоря и прибитая течением к обрыву, она лежала, прижавшись яйцевидным боком к огромному камню. Скорее автоматически, чем сознательно, всплыл наверх, отдышавшись, нырнул снова и остановился в двух метрах от мины. Она лежала вдоль обрыва, и ее трехсоткилограммовый корпус был близко, слишком близко от камня. Хотелось дотронуться рукой до ее покатого бока, но сам испугался этой мысли.

Оглушала мертвая безжизненная тишина, полная смертельной угрозы.

В последний раз оглядел черное продолговатое чудище и понесся наверх.

Ярко светило солнце, плескалось зеленое море, весело кричали чайки, звенели голоса людей и не верилось, что так же, как эта мина, затаилась где-то война и преступными руками готовилось оружие в миллион раз более страшное.

Я поплыл к друзьям и сообщил о своей находке.

Катер за нами пришел досрочно.

Честно говоря, не хотелось уходить с этого уютного местечка. Было удивительно тихо и тепло. Чуть видимый дымок догорающего костра поднимался прямо вверх, вода в бухте отливалась зеркальным глянцем, а в прозрачном воздухе четко вырисовывались силуэты дальних островов.

Но проклятая мина уже торчала не только на дне моря - она застряла в наших сердцах, сверлила наши мозги.

Трепанг

Отходили от острова, когда солнце только поднималось к линии горизонта, но уже от надстройки катера и скал поползли длинные и косые тени - предвестники наступающих сумерек. Впереди, за островами Два Брата и Козлова, виднелись в бинокль белые пятна парусов. Ловя слабое дуновение ветра и раскинув паруса, как крылья, шли стаей в стомильной гонке яхты. Катер нагнал их. Солнце скрывалось за горизонтом, тени сделались еще резче, силуэты островов утрачивали четкость и исчезали вдали. Со щемящей грустью подумал я, что они исчезают на долгую зиму.

По прибытии в город мы сообщили о мине в штаб флота. Но начался шторм - отголосок жестокого тайфуна, носившего нежное имя "Ненси". Он продолжался недели полторы, и проклятая мина не выходила из головы. Ведь на ее подрыв ходил катер, но не нашел. Видимо, штормом снесло.

Еще через пару дней в моей квартире на рассвете зазвонил телефон: звонили из штаба флота, просили показать местонахождение мины.

Я прибыл в небольшую бухточку, прошел по дощатому настилу пирса и назвал дежурному свою фамилию. Мне предложили обождать в маленькой неуютной каютке старого парохода. Примостившись на потертом диване, незаметно уснул. Проснулся от скрипа отворяемой двери; на пороге стоял высокий капитан-лейтенант с коричневым чемоданчиком в руке.

Мы выглянули на палубу, моросил дождь, а у пирса появился корабль с водолазным компрессором на корме. Как только мы поднялись на его палубу, звякнул машинный телеграф и раздался рокот мощного дизеля, город поплыл мимо и остался позади. Мы шли к островам Пахтусова взрывать мину.

Унылый был это день. Серая морось с ветром налетала волнами, я стоял на капитанском мостике, укрывшись брезентовым чехлом от ветра и брызг. Командир корабля принес карту залива, и я показал место, где видел под водой мину. Но меня неотступно мучила мысль: а что, если эта чертова игрушка после шторма исчезла. И с каждой пройденной милей я думал об этом все больше и больше.

Капитан-лейтенант был молод и немногословен.

- Не повезло, дочери сегодня исполнилось пять лет... - сказал он, грустно усмехнувшись.

Я почувствовал себя виноватым: из-за меня в день рождения дочери ему приказали взорвать эту мину. А вдруг ее унесло течение или я не найду это место.

Зеленеющая громада острова Русского укрыла от ветра, качка стихла. Судовая жизнь небольшого корабля текла размеренно: командир - младший лейтенант по всем правилам штурманской науки проложил курс на карте, гостеприимный пожилой боцман накормил нас в кают-компании обедом. Послушали, как это и положено, морские истории о поднятых из-подо льда автомашинах, о взрывах мин на борту рыболовных сейнеров: "Когда радист увидел ее на трале, зашел за рубку и говорит:

- Я знаю эту штучку-дрючку.

Он-то служил во флоте. Из всей команды сейнера только радист и остался в живых. В воде уже подобрали без сознания".

Наш корабль вспомогательного типа, корабль-труженик. Чистый, выкрашенный весь в шаровый цвет, широкий, крепкий и тихоходный, он шел уверенным одиннадцатиузловым ходом, пробираясь сквозь полосы дождя и усиленной мороси. Остров Попова остался по левому борту, и мы взяли курс на траверзу пролива между островами Рейнике и Рикорда.

Огромные валы накатывались со стороны открытого моря. Начало сильно качать, судно вздрагивало от боковых ударов, но упрямо пробиралось вперед. Оно проваливалось, и тогда перед глазами вставала зеленая стена воды, затем поднималось, и с высоты открывались шерен-ги идущих с юго-востока волн. Жутковато было смотреть на могучую и свирепую силу разбушевавшегося моря.

Каменные глыбы островов Пахтусова, встав на пути валов, разбивали их на крупную зыбь. Качка стихла, корабль повернул к гряде скал, у подводного подножия "оторых лежала мина. А вокруг - белоснежная пена брызг и фейерверк воды. Не верилось, что еще недавно МЫ ныряли в этих диких местах.

Корабль убавил ход, он осторожно подходил все ближе и ближе, затем стал маневрировать как раз над миной. Якорная цепь, прогрохотав в клюзе, смолкла, но гряда скал стала заметно отодвигаться: корабль сносило. Мы подошли поближе и вторично бросили якорь, и снова снесло. Вспомнилось каменистое дно с небольшим уклоном - на нем трудно было удержаться. Командир принял решение зацепиться тросом за камни.

Матросы в штормовых робах спустили шлюпку, здесь в хаосе крупной и злой зыби она казалась нежной и хрупкой. Гребцы разом налегли на весла, и ял пошел к рифу. Маленькие фигурки, обдаваемые каскадами волн, полезли на скалы. Трос натянулся, корабль был на узде, но, странное дело, он не стоял на месте. Ветер дул в форштевень, остроконечные волны атаковали в том же направлении, а судно опасно разворачивалось то правым, то левым бортом к рифу. Его сносило, вертело, болтало, Это была так называемая сулоя - малоизученное хаотическое волнение моря, порожденное столкновением двух течений или вставшим на пути течения мелководьем. То и дело звенел машинный телеграф, и командир отводил корабль от удара.

С кормы в помощь носовому тросу спустили якорь, и на двух уздах корабль, вздрагивая на месте, замер. Все внимание переключилось на водолаза. Когда он ушел под воду, я направился на палубу к матросу с телефоном. Дождь усиливался, море свирепело.

- Нашел! - через некоторое время, показавшееся вечностью, закричал матрос в наушниках, - боевая, ударно-механическая, тридцатых годов, лежит на боку, глубина восемь метров!

Над миной заколыхался ярко-красный металлический буек... Отлегло от сердца.

Боцман радостно засуетился, казалось, его крупная фигура одновременно появлялась в нескольких местах, а голос забивал шум моря.

- Теперь моя очередь, - сказал капитан-лейтенант и спустился в кают-компанию. Из небольшого, уже знакомого чемоданчика он извлек толовую шашку и бикфордов шнур. Заделав шнур, надел плащ и поднялся на палубу. Корабль уже снялся с якоря и качался в стороне от каменной гряды. Заурчал дизель, мы приблизились к красному буйку, и капитан-лейтенант спустился с матросом в шлюпку. Приплясывая на волнах, она направилась прямо к буйку, мы смотрели ей вслед.

- В прошлый раз после взрыва набрали целую шлюпку корюшки, - сказал мне боцман доверительно.

Лодка, развернувшись кормой к буйку, замерла. Дождь еще больше усилился, мы замерли у фальшборта.

Огненная асцидия

Они вернулись через час мокрые, замерзшие и усталые.

- Не смог зажечь, заливает с кормы, спички замочил, - пояснил мне боцман с явной досадой.

С капитан-лейтенанта текли струи воды. Я снова почувствовал себя виноватым перед ним.

- Отогревайтесь, - боцман заботливо заглядывал в лицо капитан-лейтенанта, - я вам приготовил брезент укрыться от ветра и бензин для факела.

Шлюпка снова отправилась в свой короткий и такой нелегкий путь.

На этот раз она недолго стояла у буя. Торопливые взмахи весел, так гребут на соревнованиях, быстро возвратили ее к борту, капитан-лейтенант и матрос с ходу прыгнули на палубу. Тотчас взревел дизель, корабль рванулся полным ходом в море и, отойдя полкилометра, остановился. Все напряженно ждали взрыва, до боли вглядываясь во вздыбленную полосу прибоя... Но взрыва не последовало. Боцман стал энергично браниться.

- Видимо, запал отсырел, - виновато сказал капитан-лейтенант. Командир молчал, но лицо его явно выражало: "Не уйду, пока не взорву ее!"

В чемоданчике осталась последняя толовая шашка, опять корабль приблизился к скалам. Боцман с взрыв-пакетом хотел садиться в шлюпку, но капитан-лейтенант холодно отстранил его и сам полез за борт. На этот раз управились еще быстрее. Опять частые взмахи весел, опять рокот дизеля на максимальных оборотах, томительные секунды ожидания и напряженный взгляд в темнеющую даль. Прошло несколько долгих томительных минут. Я с тревогой и надеждой глядел то в море на буек, то в лицо капитан-лейтенанта.

...Оглушительной силы взрыв потряс разбушевавшуюся стихию. На месте красного буйка поднялся огромный столб воды. Потом наступила мертвая тишина: не слышно стало ни шума ветра, ни клокота волн. Столб воды пышным каскадом уходил опять в море.

- Вот и все, - сказал капитан-лейтенант. - Это была одна из ненайденных шести мин. Теперь их пять - остатки минных поясов, защищавших порт с моря во время Хасанских событий.

Корабль полным ходом возвращался во Владивосток.